– Теркин мне нравится, – с готовностью определилась я. – Но он для меня не живой человек, понимаешь? В смысле, не реальный. Просто персонаж на сцене.

– А Шмаров, можно подумать, реальный! – хмыкнула она.

– А Шмаров… я уже не знаю, – честно призналась я. – Не знаю, зачем все это затеяла и как из этого выпутываться. Я прекрасно помню, как мы договаривались, что в реальность их не пустим, но… так, получилось, в общем. Из-за…

– Из-за чего? – живо поинтересовалась она.

– Да так… – Я в последний момент передумала откровенничать, что сподвигло меня на внезапное одаривание Шмарова цветами. И, отвлекая подругу от этой темы, с преувеличенным вниманием завертела головой по сторонам: – Ну где же этот Теркин?

– Да нет его тут, – с досадой отозвалась она.

– Знаешь, Юль, – меланхолично заметила я, – мне это напоминает рассказ Герберта Уэллса про волшебную лавку. Там дверь то появлялась, то исчезала. Вот и мы так же – все его видят, а мы приходим именно тогда, когда его нет. Как будто мы в другом измерении.

Мы уже в который раз поравнялись с Театром Вахтангова. Там стояла толпа. Подойдя, мы остановилась за спинами и стала разглядывать выступающих. Их было трое. Увидели одного, другого, а потом его. Сначала я подумала, что мне мерещится, но когда услышала голос, сомнений не осталось.

Он был здесь, рядом, в нескольких шагах, но казался таким же недоступным, как на сцене. Мы с Юлькой переглянулись, словно хотели удостовериться, что это не массовая галлюцинация, и, не сговариваясь, начали протискиваться в первые ряды.

Антон, верзила не первой свежести и чернявый вертлявый парень пели какие-то куплеты и блатные песенки. Антон аккомпанировал на гитаре, а верзила – на флейте. Голос Теркина забивал всех, и было так непривычно слышать его на улице, без микрофона, без оркестра… Я поедала его взглядом, словно до сих пор не верила глазам, и смысл слов до меня не доходил. Зато когда дошел, я только посмеялась, вспомнив, с каким возмущением говорила об этом Катя. Хоть и встречались там выражения, которые я никогда не решилась бы повторить, все было так обаятельно смешно, что не вызывало никакого протеста. Публика же просто заходилась от восторга, хлопая и улюлюкая после каждого номера.

Антон застенчиво улыбался, казалось, происходящее его развлекает, но не более. Когда закончилась очередная песня, Теркин начал было следующую, но чернявый что-то сказал ему на ухо, а потом громко объявил:

– Сейчас мы деньги собираем и дальше поем! Да?

Вот оно – страшное из рассказов Кати! Неужели Антон сейчас будет ходить по рядам и просить денег?

Предложение теркинского напарника энтузиазма у публики не вызвало, и он снова зычно выкрикнул:

– Закончилось первое отделение! Деньги собираем, говорю?

На этот раз кто-то вяло откликнулся, и парень пошел по рядам с пакетом – хорошо, что хотя бы не Антон! Он во время этого балагана меланхолично наигрывал что-то на гитаре.

«Давай деньги!» – Парень не кричал, зато я услышала:

– Мелочью не беру! Я беру деньгами. Что? Нету? Не надо тогда совсем!

– Ничего себе! – возмутилась Юлька.

– А кто не сдал, того вычеркиваем! – выкрикивал парень. – Мелочью, говорю, не беру!

Я уже лезла в сумку за кошельком. Выудив оттуда десятку, я держала ее наготове и, когда чернявый поравнялся с нами, бросила в пакет.

– Спасибо, в следующий раз приходите всей семьей! – проникновенно сказал он, глядя мне прямо в глаза.

Я смутилась, и тут Юлька высунулась из-за моей спины:

– А мы уже!

Собрав денежный урожай, компания перешла к анекдотам. Парочку рассказали для затравки, за следующие начали требовать деньги. И Антон… Антон тоже рассказывал анекдоты! Некоторые заставляли нас краснеть, но все равно были ужасно смешными.

– Дай теперь и Антону денег, – подталкивала меня Юлька.

– Твоя очередь, – отмахивалась я. – И потом, еще чего не хватало – вдруг он нас по театру успел запомнить! Подумает, что совсем уж фанатки чокнутые…

– Если и видел, то только как ты дарила цветы Шмарову, – «утешила» она.

Катя не обманула – перезвонила через несколько дней и назначила встречу у главного входа за два часа до начала спектакля.

– А билеты надо покупать? – уточнила я. – Или можно будет просто на спектакль остаться?

Катя подтвердила, что, конечно же, не надо и можно. И мы с Юлькой, преисполнившись важности от сопричастности к великому, отправились в театр.

Возле центрального входа было пусто, только скучала тетенька за окошком кассы, в поле зрения которой мы старались лишний раз не попадаться – она уже успела нас запомнить и с явной неохотой выискивала самые дешевые билеты.

– И где эта твоя Катя? – нетерпеливо посмотрела на часы Юлька.

«Такая же моя, как и твоя», – хотела ответить я, но тут появилась незнакомая девчонка и отвлекла мое внимание. Она проследовала к кассе, и мы услышали:

– Здравствуйте, а можно на сегодня два самых дешевых билета?

Реакция кассира заставила нас вздрогнуть.

– Нету, – рявкнула тетка. – Много вас тут, и всем самые дешевые подавай!

– Так разве плохо, когда зрители в театр ходят? – опешила девчонка.

– Не нужны театру такие зрители! – продолжала разоряться та.

Я заметила, что за массивными стеклянными дверьми появилась Катя и начала отпирать их. Перед тем, как проскользнуть в образовавшуюся щелку, я успела сказать расстроенной девчонке:

– В городских театральных кассах спроси!

Та благодарно улыбнулась и проводила нас любопытным взглядом. Но мы уже были по другую сторону!

– Привет! – радостно завопила Юлька.

– Тише! – зашипела Катя. – Думаете, я тут везде объявления расклеила, что вас позвала? Давайте потихоньку за мной в ложу амфитеатра.

– Какую еще ложу, там видно плохо, – продолжала выступать Юлька, но Катя ее уже не слушала.

Мы тихонько прокрались в ложу и порадовались, что ни разу не сидели там на спектакле – видно было отвратительно. Хотя однажды нам попались пресловутые дешевые билеты не на балкон, а именно сюда – на них красовалась трогательная надпись «Неудобное»! Но для тайных наблюдателей распевки лучше места не придумать – права Катя, не хватало нам в партере рассесться, прямо на глазах заинтересованных «зрителей»!

На сцене появился Теркин, на нем были джинсы и футболка размеров на пять больше нужного.

– Саш, давай первую, – махнул он невидимому звукооператору.

Включилась музыка, и Теркин запел мою любимую первую арию – о том, как Ла Моль счастлив, что приехал в Париж. Я не заметила большой разницы по сравнению со спектаклем, но, когда песня кончилась, Антон тяжело вздохнул и сказал куда-то в балкон:

– Слушай, что-то в начале совсем себя не слышал! А как только я себя перестаю слышать, я тут же начинаю педалировать, – виновато добавил он.

– А я тебе скажу, почему ты себя не слышал, – снисходительно ответил звукооператор. – Я не знал, что сегодня ты играешь, и микрофон совсем под другого человека настроил. Извини, что сразу не предупредил.

– Как это? – ничего не поняла я.

– Потом объясню, – отмахнулась Юлька, не отводя взгляда от сцены.

– А… – растерялся Антон и тут же начал оправдываться: – Нет, конечно, можно все с напором петь, но… Давай еще раз.

– Ты говори что-нибудь, а я настрою, – предложил звукооператор.

– Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять, – с чувством продекламировал Антон.

– Как приятно, как полезно падать с роликов вниз головой! – ехидно прокомментировал незаметно появившийся на сцене Горин.

– О чем это он? – удивилась я.

– Теркин сегодня на роликах в театр приехал, – пояснила Катя. – И упал по дороге. Гримеры полчаса синяки замазывали!

– Все болит? – тем временем участливо поинтересовался Горин.

– Все болит, – с готовностью отозвался Антон.

– А как же он играть-то будет? – удивилась Юлька.

– Да он в целом цел, – цинично скаламбурила Катя.

Повисла пауза, а потом Теркин проникновенно спел в невыключенный микрофон: